В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши,
серебряные чашиС кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
Шампанское, истребляемое дюжинами, оказывало свое действие: сплошной гул стоял в павильоне, и произносившему тост приходилось каждый раз, прежде чем начать говорить, долго и тщетно стучать ножом по стакану. В стороне, на отдельном маленьком столике, красавец Миллер приготовлял в большой
серебряной чаше жженку… Вдруг опять поднялся Квашнин, на лице его играла добродушно-лукавая улыбка.
Наверху жертвенника дымилась ароматная курильница, и тут же стояла большая
серебряная чаша с вином, растворенным водою.
Неточные совпадения
Серебряный вздрогнул. За ним стоял, с наглою усмешкой, Федор Басманов и подавал ему
чашу.
Напротив
Серебряного сидел один старый боярин, на которого царь, как поговаривали, держал гнев. Боярин предвидел себе беду, но не знал какую и ожидал спокойно своей участи. К удивлению всех, кравчий Федор Басманов из своих рук поднес ему
чашу вина.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил
чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый и чистый бастр.
Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
Все блюда, тарелки и
чаши были оловянные; но напротив стола в открытом поставце расставлены были весьма красиво:
серебряные ковши, кубки, стопы, чары и братины.
Но гостей надо было принять, и день их приезда настал: день этот был погожий и светлый; дом княгини сиял, по обыкновению, полной
чашей, и в нем ни на волос не было заметно движение сверх обыкновенного; только к столу было что нужно прибавлено, да Патрикей, сходив утром в каменную палатку, достал оттуда две большие
серебряные передачи, круглое золоченое блюдо с чернью под желе, поднос с кариденами (queridons) да пятнадцать мест конфектного сервиза.
И они, обрадованные тем, что только за этим призывал их царь, тотчас же набросали женщине полную
чашу мелкой и крупной
серебряной монеты. Когда же она со слезами стала благодарить царя, он ясно улыбнулся и сказал...
В чеканной
серебряной амфоре белела благоуханная жидкость: Елена соединила в амфоре ароматы и молоко. Елена медленно подняла
чашу и наклонила ее над своей высокой грудью. Белые, пахучие капли тихо падали на алую, вздрагивающую от их прикосновения, кожу. Запахло сладостно ландышами и яблоками. Благоухания обняли Елену легким и нежным облаком…
При выборе его Прасковьей Михайловной склонило также весы на его сторону и то, что он и весь род его, со времени Петра Великого, ходили в немецком платье, что Пшеницыны ели
серебряными, а не деревянными ложками, каждый со своего оловянного прибора, а не из общей семейной деревянной
чаши, что они имели прислугу и кое-какой экипаж.